Всех-всех-всех, а моих десятерых ПЧ и Ника в особенности, с Новым Годом.
Так, а теперь лично для Ника. Я так счастлива, что познакомилась с тобой, дружище, ты просто не представляешь. У меня часто бывают такие затишья, когда ни мне никто не пишет, ни звонит, и я никому не могу ни позвонить, ни написать, потому что никого в сети нет, или никто не отвечает в этой дурацкой аське, или в дурацком контактике. Я в такие моменты впадаю в кататоническое состояние, потому что мне одиноко, и потому что я чувствую себя совсем беспомощной в этом одиночестве.
Но теперь я могу зайти в дайрики, залезть в твой дневник и почитать что-нибудь. Твои посты создают впечатление монолога, который я выслушиваю от хорошего друга - всегда предельно честно, открыто, эмоционально. Иногда я вижу в них сходные с моими чувства и мысли, иногда по полчаса не могу ничего делать, потому что ржу. А уже когда мы начинаем что-то обсуждать в комментариях, я вообще таю от счастья *____*
Ладно, отставим этот сентиментальный пафос и перейдём к подарку.
Ник, не знаю, читал ли ты спойлеры на Братство и Откровения, но я иначе не смогла написать Т___Т Меня так пёрло. Хотя в принципе там нет ничего судьбоносного, но мало ли, может, непонятно будет. Извини.
Эцио/Юсуф, Эцио/Леонардо, начало Откровений. PG. Ванильный романс, шоколадный ангст. С Новым Годом, Ник.
Это как бы ленточка, и её как бы надо дёрнуть.В жизни Эцио осталось, в общем-то, немногое из того, что у него было, а из того, к чему он был особенно привязан, остались разве что капюшон да те ночи, когда он пишет сестре письма – удовольствие, кстати, тоже сомнительное, потому что с каждым словом, ложащимся на бумагу, внутри Эцио всё сильнее расцветает страх, что Клаудия умерла где-то в Риме, и он больше никогда не получит от неё ответа, никогда не обнимет, не пожурит.
Леонардо тоже остался где-то там, в прошлом десятилетии, седовласый, бородатый, но такой же живой и подтянутый, как и в далёкие двадцать лет. Встречи с ним иначе как свиданиями не назовёшь – чем ещё может быть момент, когда двое взрослых мужчин, изрядно потрёпанных жизнью, сидят на лавочке на фоне Колизея, который пожирает закат, и смотрят друг другу в глаза с такой страстью и жадностью, что никто и представить не может. И их последнее свидание – самое ожидаемое, смакуемое по ночам в предвкушении до дрожи в руках и коленях, самое-самое последнее, когда надо сказать всё, потому что это последняя возможность.
Но они только обнялись, как тогда давно-давно, когда эти чувства казались такими неправильными, что съедали Эцио изнутри сильнее жажды мести. Когда на солнечной флорентийской улице Леонардо обнял его, несмотря на то, что Эцио заметно колебался и нервничал, и все тревоги ушли. Сейчас Эцио понимает, что позволь он себе больше, решись на большее, спроси о большем – и это бы окончательно вылечило бы его душу, и кто знает, был ли бы впереди Рим, Борджиа, и Яблоко Эдема. Гордость гордостью, спасение мира, да, но Эцио всё равно жалеет, что не остался тогда в этой студии, провонявшей маслом и кровью разделанных тел.
В последний день лета, на фоне кровавого заката, они снова всего лишь обнялись, укутанные в свои тяжелые одежды – Эцио помнит, что не чувствовал ничего, кроме собственной грубой рубахи, растиравшей грудь. Слова застряли у него в груди, чуть выше, чем застревали обычно, но он так и не смог их вытолкнуть. Леонардо свои тоже вытолкнуть не сумел, и издал только жалобный всхлип. Они отпустили друг друга, глянули исподлобья, и Леонардо ушёл, растворился в толпе, а Эцио взобрался на какую-то крышу и побежал к порту. Вместе с тем, как на горизонте умирало солнце, в его груди умирали и мумифицировались родившиеся по милости же Леонардо чувства.
Юсуф шлёпает его по плечу:
-Не спи, старик!- и увлекает за собой по крышам. Крыши в Константинополе изумительные. И Юсуф изумительный, думает Эцио. Они скользят по канату. Он такой открытый, такой эмоциональный. Очень смешной. Как тот, другой, который остался в Риме растлить своего ученика.
-Давай вниз на перегонки!- и ещё он такой ребёнок. Эцио прыгает вниз, в стоящую у подножия башни телегу с сеном. Оно мягко принимает его, как обычно. Его запах и шуршание расслабляют его изнутри, он потягивается, даёт передохнуть напряжённой спине, которая уже начинает тянуть, напоминая ему о его годах. Юсуф плюхается рядом– аккуратно, упираясь ногой точно рядом с ногой Эцио. Ворох соломы, поднятый в воздух, падает ему на волосы, и Юсуф разражается длинной ворчливой арабской тирадой, и Эцио начинает хохотать в голос. Юсуф замолкает, а потом тоже смеётся, и подсаживается к Эцио так близко, что тот видит каждую ранку на его губах, которые тут же мягко и весело целуют его. Юсуф отстраняется и светло улыбается, осторожно лохматит седые волосы Эцио под капюшоном.
-Увидимся дома, учитель.
Эцио вдыхает пыльный запах соломы. Губы жжёт. Он чувствует, как внутри него что-то оживает и прорастает сквозь камень.
Розовое солнце тает в Золотом Роге.