ME3 fic #2

[MadMilly]

Шепард/Лиара, Шепард/Саманта, PG. Хомяк, рыбы, Кортез.
Не бечено. Вы мне отпишите ошибки, если что.
Посвящается, как обычно, тем, кто может счесть это интересным. И Джессике Меризан, но она об этом не узнает.

An End Once and For All

Шепард не понимает что происходит, но, делая над собой усилие, признаётся себе и космическому хомяку в том, что она сама виновата. «Нормандия» бороздит просторы космоса, совершенно одинаковые звёзды мелькают в иллюминаторе на потолке. Шепард моргает, но ничего не меняется – может, кто-то просто решил пошутить и наклеил на стекло иллюминатора фотографию? Нет, думает Шепард, нет. Колыхание полей массы не подделать. Как бы ни было ужасно тягостно это признавать, но вот он, настоящий космос – совершенно безыскусный, скучный и однообразный в каждом своём парсеке, а каждом своём световом часе.
Хомяк вываливается из её рук и бежит к шее – туда, где, как ему кажется, можно спрятаться. Шепард пытается сбросить с себя это чувство обречённости, ловит хомяка и прижимает его к своей груди. Хомяк сжимается и прячется в замке её рук; она видит два блестящих микроскопических глаза, в которых отражается вся мудрость вселенной и сама вселенная, заключённая в кусочке космоса над их головами. Шепард хочет ощутить себя этим тёплым маленьким комочком, чтобы только чьи-нибудь руки накрыли её, дали убежище и заботу. Можно последовать примеру всё того же хомяка и незаметно проскользнуть на нижнюю палубу, где когда-то гостила Джек. Но там гнетущее чувство лишь возрастёт – каким бы одинаковым ни был космос, Шепард знает, что он бесконечен во все четыре стороны. Она лично бороздит его уже не первый год. А вот нижняя палуба – это железная коробка, в которой ещё и шумно. Будь Шепард хомяком, она бы заползла в какую-нибудь щель, как этот малыш поступил, когда Альянс забрал корабль, и пряталась бы там до конца своей жизни. Но с её ростом она не поместится даже за коробками, а значит - её найдут, с ней заговорят, на неё снова возложат надежду. Это не трусость, говорит хомяку Шепард. Это бессилие, колыхающееся у горла подобно полям массы над обшивкой корабля. Отдать себя этой железной коробке – значит признать, что ты так слаб, что даже маленькое, грязное, неприветливое пространство тебе кажется спасением. Шепард не желает и не умеет признавать себя слабой. Поэтому она хочет в чьи-нибудь руки, как это хомяк – это тоже признание своей слабости, но, вместе с ним, просьба о помощи. По мнению Шепард, тот, кто просит о помощи, уже достаточно силён.
Она страстно хочет, чтобы сейчас в каюту вошла Лиара, размахивая руками при ходьбе как трёхлетний ребёнок.
Она страстно хочет, чтобы сейчас в каюту вошла Саманта, будто скованная своими новыми обязательствами, втянув голову в плечи и держа руки по швам.
Она страстно хочет, чтобы никто не входил в её каюту.
Хомяк крутится вокруг своей оси, щекоча ладони мягкой шёрсткой. Шепард берёт его в одну руку и поглаживает по голове. Взгляд хомяка полон отчаяния. Во взгляде хомяка присутствуют нотки желания умереть. Шепард на секунду перестаёт понимать, где она, а где хомяк. Она разжимает кулак, и пушистый комочек вздыхает своей полной маленькой грудкой, и вздох этот полон такого трагизма, что собственный вздох Шепард застревает в груди от удивления – в нём трагизма не меньше.
Она поднимается и вместе с хомяком идёт к его домику. Ей кажется, что каждая рыба и каждый угорь её аквариума сейчас прилипли к стеклу, выстроившись в линию, и провожают её взглядами, безмолвные свидетели всего происходящего в этой каюте, освещённой холодным флуоресцентным адовым пламенем. Хомяк без особого желания вываливается из рук Шепард на свою мягкую подстилку в стеклянной коробке, разворачивается к ней мордочкой и смотрит так отчётливо тоскливо, что Шепард становится не по себе, и она отводит взгляд. На столе – перевёрнутая фотография Лиары. Она стояла там так долго, не тронутая ничем и никем. Она прошла вместе с Шепард войну с коллекционерами, она выстояла даже в те моменты, когда Шепард едва сдерживалась, чтобы не накинуться на Миранду. Каждый раз, чувствуя, что внутри всё плавится, Шепард смотрела на фотографию, и огонь внутри унимался, очень деликатно, не погасая полностью, продолжая отдавать тепло. Каждый раз, когда ей казалось, что выхода нет, она смотрела на фотографию. Каждый раз, когда ей хотелось чьей-то любви, она смотрела на фотографию. Фотография выстояла так долго, и для чего?
Чтобы перевернуться на финишной прямой из-за какой-то неизвестной девчонки с английским акцентом. Шепард пытается думать об этом как о чём-то незначительном, но воспоминания о том вечере атакуют её, как хищный рой. Притом, что воспоминаний почти нет. Есть только громкая, оглушающая пульсация крови в ушах, онемевшее тело и такое чистое полотно сознания, что Шепард ослепла от его белизны. Ослепла и вошла в душ, где уже была Саманта; где ждала Саманта; куда влекла Саманта.
Шепард оглядывается. Рыбы продолжают бессмысленно плавать в своём аквариуме. Но Шепард чувствует неловкость, будто рыбы только что отвернулись, и теперь приняли этот беззаботный вид, чтобы она ни о чём не догадалась. Всё существо рыб дышит ощущением скорой гибели, она знает это. Она лично спустила в космос так много дохлых рыбёшек, что на деньги, потраченные на них, можно было бы соорудить ещё одну «Нормандию». Рыбы полностью зависят от Шепард. Хомяк тоже. Они игрушки в её трясущихся, обожженных оружием руках. И её игрушки ждут, что она убьёт их.
Шепард тоже кажется, что она игрушка в чьих-то руках. Кого-то намного большего, чем Призрак. Если она – хомяк, то Призрак – это рыбы. Ими играется один и тот же. Они с одинаковой страстью жаждут смерти от его рук.
Придите же, кто-нибудь! Придите! Шепард бьёт рукой по двери душевой, но та открывается, и Шепард просто окунает руку во влажную пустоту. Саманта, Лиара, Стив, Джеймс? Кто-нибудь?
Безумный вечер. В нём с самого начала нет смысла. Каждое движение того вечера, каждое слово, всё – всё настолько бессмысленно, что это можно пощупать и этим можно обмазаться. Шепард обмазывается и связывается по интеркому с Самантой. Если ты свободна, загляни на часок-другой. Хорошо, коммандер. Вечер бросает новую горсть бессмысленности ей в лицо, в глаза, и она не смотрит на фотографию. Чернильное проклятие этого вечера проникает в её мозг и стирает из памяти Лиару. Девственно-чистое белоснежное сознание смотрит сквозь покрасневшие от имплантатов глаза на смуглую кожу, по которой бегут струйки воды; ушами слышит переливы воды и акцента. Новорожденный язык поддерживает разговор. Руки отталкиваются от кресла, ноги сами переступают на ступеньках. Толстовка быстро намокает от воды. Снять. Брюки. Сапоги. Шепард пускает слюни в бескрайней стерильной пустыне. Только когда Трейнор впивается ей в плечо зубами и стонет, Шепард понимает, что они не играют в шахматы. Она хочет прекратить это, она пытается найти путь назад. Размытая водой Лиара проявляется на чистом полотне в её воображение, но Саманта шепчет: коммандер, Шепард, я люблю тебя, прямо сейчас люблю, - и полотно плавится, как старая фотография, становится одной большой дырой, одним большим ничего, и на место этой пустоты моментально приходит огонь, такой интенсивный, что для Шепард уже более не существует ничего кроме кожи специалиста Трейнор. В конце Саманта целует её – долго и искусно, и своим языком вытягивает из Шепард признание в любви, которое получается настолько горячим, что обжигает ей самой губы. И она не врёт, и даже не преувеличивает из-за того, что её мозг гонит серотонин. В этот момент она любит всех, кто не Лиара.
Но уже через секунду она снова любит только её. Такая желанная секунду назад Трейнор, игриво вытягивающая её из душевой, теряет всякую привлекательность. В голове Шепард дети, дети, дети, дети. Синие дети с гибкими фестонами скальпа и россыпью тёмных веснушек на щеках. Дети, играющиеся с её жетонами. Дети, укутанные её толстовкой – той, что валяется на полу душевой, сдёрнутая другой женщиной, которая, кажется, совершенно серьёзно влюблена. Свадьба. Дети. Шепард машинально отшучивается, и чувствует, что каждое новое её слово лишь сильнее укореняет в сердце Трейнор это ужасно неуместное сейчас чувство. Когда она уходит, Шепард одевается в парадную форму Альянса и, задумчиво и медленно, переворачивает фотографию Лиары. Хомяк глядит сквозь стекло сочувственно. Шепард нашла его на нижней палубе только вчера. Изменила любви своей жизни только что. Ещё пока сдерживает слёзы ярости и бессилия. Хомяк глядит сквозь стекло с сочувствием. Спустя мгновение нежные хомячьи глазки навсегда покидает что-то незаменимое. Сейчас, глядя на него, Шепард понимает, что это было. Она потеряла то же самое, в тот же самый момент. Как и рыбы. Никто в этой каюте больше не верит, что всё будет хорошо. Шепард усмехается: она ответственна не только за собственное падение духом, но и за разочарование в жизни дюжины рыб-клоунов, пяти угрей и одного космического хомяка. Они ждут смерти, и ждут, что смерть им дарует она сама. Шепард вынуждена себе признаться, что, глядя в зеркало, смотрит на себя с надеждой на то же самое.
Она стоит над столом в полной тишине. Рыбы и хомяк недвижимы. Космос безмолвен. Она слушает тишину, и вдруг распознаёт в ней странный гул. Злость электрическим разрядом проскальзывает по имплантатам, раскаляя их, заставляя выжигать плоть и углублять шрамы. Шепард хватает фотографию и швыряет её в душевую. Я слышала о вас с Самантой. Будь с тем, с кем ты хочешь быть, просто не отнимай моё время своими играми.
Я не знаю, с кем я хочу быть! Я не знаю, кого я люблю! Ты всегда была просто фотографией, просто тотемом, напоминающим, что мне есть к чему возвращаться, что меня кто-то любит. Разницы между тобой воплощённой и тобой запечатлённой на плёнке нет. Я сама наделяю тебя твоими качествами, тебе нужно лишь их воплощать. Трогать тебя – всё равно, что трогать фотографию. Говорить с тобой – всё равно что говорить со снимком! Ты здесь, но это лишь моя проекция; твои чувства искренни, но они лишь проекция моих. Холод твоего тела - тот холод, от которого я хочу, чтобы ты меня избавила. Твоя человечность – та часть меня, которая мне самой порой кажется атавизмом.
Шепард успокаивается так же мгновенно, как взорвалась. Самое страшное – она знает эти слова. Она уже говорила их прежде. Спустя день. День, полный взглядов Саманты и шепота персонала корабля. Тогда ещё она знает, что любит Лиару, но Саманта показывает ей иллюзорность того, что Шепард считает счастьем. На неё наваливается дежа-вю – она уже ощущала подобное угнетающее чувство, когда Лиара стала Серым Посредником. Она вспоминает свой страх и своё одиночество. Отметённое тогда как последствие усталости, сейчас оно обретает свой прежний истинный смысл. Разрушение, которое это дежа-вю приносит в душу Шепард, заставляет её разозлиться, как сейчас. Сознавая лишь жжение распадающегося на части лица, она говорит всё, что сейчас у неё в голове. Каждое слово всё больше стирает Лиару из её сознания. Когда боль уходит, Шепард прозревает. Она не смотрит на лицо Лиары, она смотрит внутрь себя. Там пусто. Полотно более не содержит образ Лиары; полотна больше нет вообще. Она разворачивается и уходит. Её чувства, одурманенные и превращённые в хасков, едят её сердце. В одном из зомби она узнаёт прежнее обожание Лиары и страстные фантазии о синих детях. Этот хаск – самый жадный из всех. Он рвёт её сердце на самые безобразные куски. Шепард мечтает уничтожить их всех до единого, но когда она находит способ и готова уже нажать на курок, Стив отнимает у неё «Хищника». Кортез шокирован тем, что только что видел; Шепард шокирована тем, что она вместо своей каюты приехала сюда. Стив провожает её до самой её кровати и укладывает спать. Окружённый чернильной бессмыслицей, он клянется не допустить подобного впредь.
Шепард собирает осколки. Разгибаясь, она чувствует на себе всю тяжесть вселенной. Усталость чернилами заливает ей глаза. Она возвращается на кровать и ложится клубком. Она полностью сознаёт свою вину во всём, что с ней происходит, и ждёт заслуженного наказания. Она старается не забыть взять с собой рыб и хомяка. Туда, где её ждёт Тейн. Ему, вроде бы, хомяк даже нравился.
Шепард поворачивается на спину и раскидывает руки. Она молит у космоса прощения; страдания, которое облегчит её вину. И кара приходит к ней – в виде двух смуглых рук. Саманта выглядит озабоченной и очень влюблённой. Она гладит Шепард по голове и вытирает слёзы. Она обещает, что всё будет хорошо, и Шепард чувствует желание умереть как никогда остро. Но Саманта целует её в нос, ложится рядом и говорит: я не могу обещать тебе счастливой вечности, потому что наш век короток, но я клянусь, я хочу сделать счастливым всё то время, что нам осталось. Вторя вечному гулу, Саманта говорит: мы всё равно умрём, так дайте мне хотя бы возможность подвести вас к вашей смерти так, чтобы вы её и не заметили, коммандер. Коммандер? Я люблю вас.
Каюта вдруг наполняется спокойствием. Шепард смотрит на хомяка и на рыб – их взгляды полны благодарности. Очень хочется спать. Чернила снова обволакивают её сознание. Теперь в нём только колыхание полей массы и вечность космоса.
Ледяные руки Саманты накрывают её лицо. Шепард закрывает глаза.

На тот случай, если вдруг фаберри-трактористы решат проникнуться славным духом крейзи-Шепард и всей моей одержимостью МЭ, я решила добавить плюшку. Да и в принципе, тем немногим, кто в моём дневе из-за МЭ, может пригодиться.
Перевод почти полностью из Кодекса, кривые предложения и формулировки - оттуда же. Настучите EA Russia по голове. Я только взяла на себя смелость вписать кое-где это супер-няшное слово и убрать пару плеоназмов.

Вроде бы необходимая информация.

Индоктринация - хитроумный план Жнецов по внедрению в чужой разум и "перепрограммированию" мозга путём выработки нужных рефлексов при помощи электромагнитных полей, инфразвукового и ультразвукового воздействия и прочих методов, действующих на подсознание. Жнецы получают возможность управлять лимбической системой жертвы, заставляя её действовать необходимым образом.
Первые симптомы психической обработки - головная боль, шум и звон в ушах. Со временем жертве начинает казаться, что за ней кто-то наблюдает, появляются галлюцинации. В итоге Жнец получает полный контроль над действиями жертвы и может отдавать ей приказы, которые воспринимаются ею как "голоса в голове".
Из жертв индоктринации получаются превосходные агенты жнецов. Управляя ими, Жнецы могут заставить жертв предать друзей, довериться врагам или просто сделать целью своей жизни служение Жнецам. Если под влиянием Жнеца окажется высокопоставленный политик или военачальник, могут погибнуть целые нации.
Вечно управлять жертвой не удаётся. Высшая нервная деятельность обрабатываемого объекта угасает, и он превращается в животное. Если психическая обработка проведена быстро, жертва становится непригодной к дальнейшему использованию уже через несколько дней или недель. При медленной и осторожной обработке управлять жертвой можно месяцами и годами.
Под действием испускаемых Жнецами ультразвука и инфразвука животные могут испытывать чувства страха, гнева или замешательства.